«Смерть - это торжество, скорбное, но торжество»

Казалось бы, информационный шум вокруг открытия первого в Барнауле крематория, который начал предоставлять свои услуги с мая текущего года, уже поутих. Однако не мог не оживить общественность гость заведения, известный огромным количеством любопытных проектов в похоронной сфере создатель Новосибирского крематория Сергей Якушин. Другого такого маркетолога кремации, наверное, нет. В беседе с корреспондентом ИА «Банкфакс» он рассказал, зачем на похоронах элементы шоу, сколько стоит «превратить» бабушку в бриллиант и что может помешать развитию барнаульского крематория.

-Сергей Борисович, вы провели в Барнауле «мастер-класс». Какова в принципе ваша роль в проекте Барнаульского крематория?

- Она очень опосредована, мы выступали в роли добровольных консультантов. Никаких материальных выгод или экономического сотрудничества нет, мы просто помогали, потому что я стою на позициях «за кремацию». Мы помогали с самого начала, потому что когда обращаются к архитекторам в какую-то фирму, они, как правило, делают ошибки, они не знают многого из нашей сферы. И мы это предотвратили. К нам приезжали учиться танатопрактики и церемониймейстеры из Барнаула, на этом, пожалуй, и все, у них нет никаких обязательств перед нами. Я приехал по доброй воле потратить свое время, чтобы продвигать кремацию в Барнауле.

-Как вам кажется, есть ли факторы, которые будут сдерживать развитие проекта крематория в Барнауле? В конце концов от идеи до создания объекта прошло несколько лет. К слову, второй барнаульский крематорий там и остается на нулевом цикле.

- Конечно. Могут сдерживать недоброжелатели и конкуренты, которые будут в общество отправлять ложные тезисы. Например, чтобы остановить кремацию, они будут говорить: «Не кремируйте - там вырывают золотые зубы, срывают одежду, которую второй раз продают» или «они в печь заряжают тело без гроба, а гроб опять продают». Естественно, люди хотят быть на сто процентов уверенными, что это «наше тело», «наш гроб», и именно его загрузили в печь. Еще один тезис может быть «эти крематории сделали для бандитов, человек ушел вечером в киоск за сигаретами и не вернулся, ну, конечно, его сожгли в крематории». Вообще любая прокуратура проведет проверку и увидит заказ, оплату, факт кремации, право на получение праха. Сотрудники не могут регулировать счетчики, счетчики регулируют производители печи в Чехии.

-Вы являетесь создателем давно работающего Новосибирского крематория. Правда ли, что часто там завершали свой путь клиенты из Барнаула?

-Да, приезжали. Это было не массово, но в месяц несколько клиентов обращалось.

-У вас очень креативный подход, если так можно выразиться, к похоронным сервисам: вы внедрили онлайн-похороны, программу отправки праха в космос и др. В чем еще вы стали инноватором?

- Я автор где-то 20 ритуалов похоронных. На удивление российское общество сегодня подготовлено к тому, чтобы воспринять новые светские ритуалы. Что делает крематорий? Мы в 70 % случаев организуем похороны без Бога - это если нет отпевания. Сегодня хоронить так, как раньше, уже невозможно - другая культура у общества, мы были вынуждены что-то внедрять. Первое, что я внедрил - это белый голубь. Люди выходят после кремации на террасу благодарения, они возлагают венки, ударяют в колокол и заказывают голубей: два, три, одного голубя или 20. Голубей раздают в руки родственникам, друзьям, и они их одновременно выпускают. Голубь исторически связан с крематорием. Columbarium - в переводе с древнегреческого обиталище голубей. Голуби жили в горах, в песчаных гнездах, которые напоминают сейчас наш колумбарий. Есть такое поверье, что душа улетает на крыльях белых голубей. Собственно говоря, это есть и у Русской православной церкви. Это пограничное изобретение, и с церковью связанное, и историей, и с сегодняшним днем. Когда люди берут этого голубя, что-то ему шепчут, они считают, что разговаривают с душой усопшего.

У нас проходили похороны молодой девушки, которая умерла от наркотиков. Это была поздняя церемония, уже смеркалось, и родственники выпускали голубей, было очень много людей. Голуби все улетели, а один долго кружил и сел в колумбарий, там нахохлился и заснул. Люди бежали, чтобы увидеть, куда он сел. А следующим утром в 8:00 они пришли и сказали, что голубь им показал, куда ставить урну с прахом, и поменяли место. В СССР мы все ходили за гробом, хоронили во дворах, играл духовой оркестр, грузовик обычно стоял на улице, по двору несли этот гроб, и какое-то количество метров мы шли по двору за грузовиком. Вот у меня, например, с детства запах паров от машины ассоциируется с похоронами.

Сама церемония прощания напоминает сегодня театральное действие, где главным является тело. Мы высвечиваем гроб, обязательно красим покойника так, как того пожелают родственники, даже можем создать впечатление, что усопший улыбается, это придает родственникам уверенности, что умерший принял смерть спокойно. У нас работает специально обученный церемониймейстер, который ведет всю панихиду и учит людей, как правильно памятовать. Играет музыка, причем не обязательно похоронный марш Шопена или другая траурная классическая музыка, сейчас чаще заказывают мелодии, которые были близки покойному, которые ассоциируются с прошлым: их дружбой, любовью, общими воспоминаниями. Например, сейчас заказывают «Нежность», «Чистые пруды», «Ты знаешь, так хочется жить», «Как упоительны в России вечера».

- А сколько раз прах отправили в космос?

- Два. Один из них - полет праха моего отца, а второй - прах сотрудника, который всю жизнь проработал на космодроме «Байконур» «пятой кнопкой» (пятым нажимал на «Пуск» при запуске ракеты).

-Правда ли, что из праха в мировой практике иногда делают украшения по заказу родственников? Не было ли у вас подобных пожеланий?

- Да, это правда, но у нас такого нет, это за рубежом очень популярно. Считается, что нужно отдать две трети праха, чтобы изготовить бриллиант. Они используют кальций, еще какой-то материал помимо праха, все это прессуют, и получается бриллиант - стоит 2-3 тысячи евро. Но у нас это не прижилось, люди не хотят носить прах на себе. Возможно, это предрассудок.

-Признаюсь, мои коллеги интересовались накануне нашей встречи количеством праха, который оставляет человек весом, скажем, 75 кг.

-Приблизительно около 2 кг. Цвет праха всегда серый с черными вкраплениями, которые являются крупицами древесины гроба.

-Вы написали ряд книг, в том числе об обрядах погребения в различных культурах. Какой из них вам кажется наиболее созвучным человеческой природе?

- Безусловно, кремация. Православной церкви понадобилось четыре века, чтобы искоренить привычку сжигать на кострах и внедрить погребение в землю. Это же в крови у русских людей. Более того, когда у нас первые князья появились, сжигать их, а не закапывать в землю было престижно. Ведь для души - это мгновенный уход «туда». Потом появилась традиция - хоронить в лесах, это же тоже было придумано церковью: нужно хоронить в лесах, под корнями деревьев, чтобы душа через корни деревьев, через крону улетела.

-Сейчас у нас в стране Церковь набирает политический вес. Не мешает это развитию кремации?

- Русская православная церковь не изменила свое отношение к вопросам кремации. Когда открылся Новосибирский крематорий, наш владыка Тихон (тогда еще владыка, теперь он митрополит), написал письмо патриарху Алексию, и ему пришел ответ: «Кремация - нетрадиционный вид погребения, мы должны быть там, где нас просят люди. Если человек был крещен, это значит, что он был зарегистрирован на небесах, а значит, Русская православная церковь должна совершить таинство отпевания». Вот в этом собственно и есть совершенно простая, адекватная позиция православной церкви. Последний Синод, который заседал в прошлом году, в общем-то подтвердил эту позицию, но они добавили что РПЦ одобряет кремацию, если у заказчиков не было возможности выбрать другой вид погребения. При этом патриарх Кирилл сказал, что те, кто прибегал к кремации, у них слабая вера, и они не верят в воскрешение. Когда я открывал крематорий и беседовал с владыкой Тихоном, он сказал мне так: «Сергей Борисович, Господу нашему все равно, пусть даже будет песчинка праха, он возродит человека даже из этой песчинки». Это было 15 лет назад, но позиция РПЦ по отношению к кремации мало изменилась. Недавно митрополит приезжал к нам и посмотрел статистику отпеваний. «Вы тут все безбожники, но почему у вас отпеваний больше, чем во всех храмах города Новосибирска?» - задал он мне вопрос. Я ему отвечаю: «Ну, мы же продаем ваши услуги: если человек был зарегистрирован на небесах, как его можно туда отправить без отпевания? Родственники стараются лишний раз переделать что-то, чем не доделать». Митрополит смеется, но это правда.

-Меняется ли со временем отношение общества к кремации по вашим ощущениям? Почему?

- Хочу привести вам такую статистику. В России в 23 городах сейчас есть крематории, и в каждом из них в течение первых 5-10 лет работы на них приходится 30 % умерших, а далее минимум 50 %. Москва - 55 %, Санкт-Петербург - 60 %, Новокузнецк - 80 %. Но у них несколько другая история, в отличие об Барнаульского крематория, в Новокузнецке владельцем является муниципалитет, который может управлять статистикой погребений. К примеру, они могут поднять стоимость копки могилы и сделать кремацию более дешевой. Кладбища у них разрослись, места нет. Чтобы исправлять ситуацию, им нужно поднимать удельный вес кремации. Показателен пример Минска, где во времена СССР был самый маленький процент кремированных по сравнению с другими городами. Тогда власти закрыли все кладбища, а новые открыли в 80 км от города, для горожан это стало просто неудобно и недоступно, и кремация пошла вверх.

-Как вы сами воспринимаете смерть? Боитесь?

-Нет. Я в детстве очень боялся. Мама водила меня на похороны. Которые были в каждом дворе, я упирался, не хотел идти, плакал. Когда я слышал духовой оркестр, я бежал домой, залезал под кровать, клал на голову подушку, лишь бы не слышать духовой оркестр. Потом стал взрослее, и все равно боялся. Но я занимался выставками и придумал похоронную, через девять лет мне дали крематорий и сказали: «Ну, построй за просто так, потом когда-нибудь оплатишь». То есть мне его дали, чтобы в Новосибирск приезжали, смотрели кремации. В этом плане наш крематорий работает как маркетинговый инструмент. Сейчас я совершенно иначе воспринимаю смерть, я ее не боюсь. Это этап жизни.

-В СМИ уже публиковали озвученный вами сценарий собственных похорон (собеседник смеется и кивает). Гроб должен стоять между двух колонн, а на записи будет звучать ваш голос и т. д. Зачем такой сложный сценарий?

- Он не сложный. Просто у меня внуки подрастают, они хоронить меня будут, они знают где мой гроб, какой он, это нормально. Недавно они хоронили свою прабабушку, это было очень трогательно, учтиво, они делали все так, как бабушка хотела при жизни. Я уже заключил договор, и он лежит в папке.

Последние слова примерно такие: «Сейчас, когда я в гробу, я хочу вас поблагодарить, что вы пришли попрощаться со мной, я вас всех помню, я желаю своим внукам то-то и то-то». Это нормально - привет с того света. У нас есть три события в жизни: рождение, свадьба и смерть, и первые два мы обставляем фейерверками, а смерть нет. В этом плане надо прислушиваться к священникам, которые говорят: «Мы рождаемся, чтобы жить, а умираем, чтобы жить вечно». Поэтому смерть - это торжество, скорбное, но торжество.

- Можете назвать количество тех, кто подписал договор о кремации еще при жизни?

- 2 тысячи людей за 11 лет. Возраст может быть разным: 45-50 лет, старше, но есть и совсем молодые люди, которым, к примеру, поставили смертельный диагноз.

-Ваш музей культуры погребального обряда в Новосибирске работает уже три года. Есть ли аналоги в России? Кто посещает музей? Как собираете экспонаты?

-Сегодня музей - безусловно, маркетинговый ход для продвижения крематориев, но я не имел такой цели, когда его создавал, потому что это было до открытия крематория. Начинался он с пяти гравюр, которые я приобрел для похоронной выставки. Я был в Лондоне и увидел пять гравюр с изображением похоронной процессии. У нас в Новосибирском художественном музее за 80 лет собрано 20 гравюр, а у меня их уже - 6,5 тысяч. Я вожу их все годы и продолжаю возить до сих пор. У нас 150 исторических платьев XIX века, которые мы выставляли в Дюссельдорфе, они имели колоссальный успех. У меня тысячи живописных картин на тему смерти, и по факту у нас грандиознейший музей. Сейчас там два здания, будет больше, поскольку негде даже выставлять эти коллекции. Мы же все выставляли в крематории и только потом сообразили сделать музей отдельно, так как экспонатов было слишком много. Потом мы стали создавать коллекции для детей и начали понимать, что мы социализируем смерть для детей, это же очень важно.

-Есть в планах еще какие-то проекты?

- Я хочу построить высокое 16-этажное здание-кладбище, колумбарий. Где-то в 20 столицах мира (Париж, Милан, Токио, Шанхай, Пекин. Мехико и др.) они уже действуют. Нет земли, и кладбища пошли вверх. И интересно, как люди в разных странах реагируют на эту идею. Например, в Дели, когда проект здания в 80 этажей выставили на коллективное обсуждение, пошли демонстрации: буддисты почему-то были против, чтобы в зданиях сохраняли прах: «Мы не хотим, чтобы это напоминало нам о смерти». Такое восприятие. А когда в Париже выставили проект, то сам лорд Парижа вышел на демонстрацию в поддержку, и когда его мнение спросили, он ответил: «Ну, конечно, мы хотим, чтобы это было рядом с Эйфелевой башней, это же наши любимые, дорогие усопшие».

Беседу вела Екатерина Бугоркова