У нас нет «синдрома девяностых»

Вопрос отношений молодежи и властей в последние месяцы становится одним из краеугольных в публичной государственной политике. Законодатели раздумывают о внедрении различных новаций в этом направлении, усиливаются официальные молодежные организации. В то же время дискуссия идеологических оппонентов и разных поколений становится все более агрессивной. Эти темы еще мало исследованы и изучены, в связи с чем «Банкфакс» пообщался с представителем «новой волны» наблюдателей за политическими процессами, который, в отличие от большинства сверстников, больше сконцентрирован на повестке Алтайского края. 19-летний студент третьего курса Алтайского госуниверситета, создатель проекта «Неполитолог» в YouTube и «ВКонтакте» Егор Поломошнов поделился с корреспондентом агентства мнением по поводу обозначенных проблем, рассказал о том, как приобретает навыки эксперта и поведал, почему в столь юном возрасте решил включиться в «большую игру».

- Ты в околополитическом инфополе относительно недавно, но тебя уже знают некоторые ньюсмейкеры, недавно ты ходил на телевидение. Думал ли ты, что твой проект «Неполитолог» привлечет столько внимания?

- Есть очень много людей, в том числе среди молодежи, которые хотят что-то делать: излагать свои мысли, создавать контент, выражать недовольство - у них есть желание самореализоваться. Тут вопрос эффективности. Некоторые, как и я, ведут какие-то каналы, публикуют посты, но на это почти не обращают внимания. Чаще всего это пролетает мимо основного информационного поля. Каждый такой «маленький» ньюсмейкер – это огонек, а основные СМИ – это зеркала, они усиливают этот свет и направляют большему числу людей, соответственно, больше обратная связь. Здесь как раз у многих ничего и не получается, все идет в пустоту. Даже у меня самого всего 200 подписчиков «ВКонтакте» и 130 в YouTube. По факту это очень мало.

- Для края ведь это неплохо...

- Тут как посмотреть. Есть ведь часть аудитории, которая обо мне слышала, но все равно не вовлечена. Она очень большая и осязаемая, поэтому есть куда расти. Недавно меня позвали в передачу на «Катунь 24». Как я понял из обратной связи, это связано с тем, что я выразил свое мнение в видео. То есть у меня, может, не уникальный, но редкий для края контент. У нас очень много экспертов, но не многие из них записывают видео. Это сыграло. Ведущий меня заметил и пригласил. В других случаях также СМИ иногда на меня обращают внимание. Например, по поводу того, что я был на митингах, снимал и делал из этого бодрую выжимку, чтобы человек, не вовлеченный в эти движения, мог посмотреть и сделать для себя какие-то выводы. Это тоже заходит.

- Ты уже упомянул, что многие твои сверстники также «заряжены» на тему политики, они пишут и готовы писать, но их не замечают. С чем это связано?

- Это вопрос саморазвития. Я про себя понимаю, что у меня есть проблема с тем, какой эффект имеет мой контент. Есть записи, которые собирают много лайков и комментариев, а есть темы, которые пролетают мимо. Тут надо понять алгоритмы, что нужно аудитории.

- А ты как-то уже ориентируешься в том, что зрителям будет интересно, а что не очень?

- Лично меня очень интересует тематика выборов, особенно в связи с тем, что через полгода они пройдут у нас в крае, и уже разворачивается борьба, есть события. Кто-то заявляет об участии, становится известно, какие партии хотят попасть в бюллетени и так далее. Но, как я увидел по реакции, это аудитории не очень заходит. Большее внимание привлекают какие-то заявления политиков и лиц у власти, потому что они имеют какой-то вес. К примеру, когда мэр говорит, что цены на проезд в общественном транспорте повысят, потому что уже нет других вариантов. Это важное заявление, которое несет последствия.

- Ты думал над коммерциализацией своего проекта «Неполитолог»? Может быть, планируешь с его помощью зарабатывать, например, за счет платных постов? Поступали ли подобные предложения?

- Таких предложений пока не было. Пока это больше канал для информации с освещением новостей, попыткой объективного взгляда. Иногда там мое собственное мнение присутствует. О создании новостей «под ключ» - на заказ – пока не думал.

Пока я бы хотел вести свой канал объективно. У меня крайне разнородная аудитория, что показывают опросы. Я бы хотел поддерживать ее в таком состоянии. С заказными постами снижается независимость. Вдобавок, мнение может не совпадать с моим, а мне с этим будет трудновато. Появится вопрос: а считаю ли я так, как пишу? Все-таки это мой личный источник.

- Можно ведь привести примеры краевых Telegram-каналов. Я думаю, ты уже тоже заметил, как они активизировались и начали писать негатив в адрес какой-либо конкретной партии или даже определенного человека. Ранее некоторые из этих каналов имели претензию на объективность, но сегодня она теряется.

- Да. Это уже вопрос репутации. Что важнее: репутация или деньги? Для меня - пока репутация.

- Есть ли понимание, какова сегодня аудитория «Неполитолога»? Это люди твоего возраста или постарше?

- В основном это две группы. В первой - беспартийная молодежь с низким доверием к партиям. Еще есть партийные активисты разных возрастов. По политическим взглядам полный разброс.

- За счет чего тебе удалось привлечь такую разношерстную публику?

- Наверное, это связано с моей позицией. Несмотря на мои личные взгляды, я готов к диалогу и сотрудничеству с абсолютным большинством политических сил. Еще аудитория пока достаточно маленькая. Те, кто подписан на «Неполитолога», чаще всего знакомы со мной и общались. Если посмотреть на контент, то у меня нет критики какой-либо политической силы. Этим тоже можно объяснить разноплановую аудиторию.

- Как тебе пришла идея завести YouTube-канал? Ты заметил, что эта ниша в крае пока свободна и здесь можно быть первопроходцем, или ты преследовал другие цели?

- Это больше связано с присущим молодежи желанием в какой-то мере понять себя, попробовать свои силы. Первые наработки и первый опыт больше были похожи на изложение своего мнения. Я тогда еще не учился на политолога и был не очень объективен. Когда я пересматриваю свои старые видео, слезы наворачиваются. Хотелось сделать что-то полезное для общества и понятное, а потом получить отклик.

- Изначально ты ориентировался именно YouTube, а не на тексты?

- Писать я начал относительно недавно – в прошлом году, а в этом году делаю это чаще. Есть ощущение, что видео на YouTube больше трогают людей, вызывают больший отклик. Мои тексты, особенно учитывая мой тогдашний уровень написания, могли меньше заходить аудитории.

- Тебе кто-то помогал найти твой формат, ты на кого-то ориентировался, когда продумывал концепцию своего проекта?

- Изначально хотелось придерживаться своего подхода: все тщательно обдумывал, оценивал обстановку, но получилось так, что пришлось ориентироваться по мере публикации контента. От видео я получаю ответную реакцию зрителей и понимаю, что надо что-то поменять. Идет постепенная доработка на ходу.

- Насколько я понимаю, ты делаешь свой проект один. У тебя в кадре нет команды, ты сам все снимаешь и монтируешь. У вас же в универе есть тусовка политологов, вы постоянно участвуете в каких-то мероприятиях. Они тебе как-то помогают?

- У нас больше формат не сотрудничества, а обратной связи. Мы пристально следим за тем, кто что делает. Есть мои коллеги, у которых очень хорошие результаты, в том числе в плане самореализации и публицистики.

- Как ты сам относишься к традиционным каналам получения информации: газетам, телевидению, даже интернет-СМИ? Как получаешь информацию?

- На самом деле читаю «Банкфакс» из краевых СМИ. Плотная подача, много актива в комментариях, происходят целые баталии под каждым постом. Обожаю такое, если честно. В плане телевидения и газет нет каких-то предрассудков. Потенциально любой канал СМИ может давать эффект. Вопрос в аудитории. Если это молодежь и политические активисты, то газеты пролетают мимо. Что касается телевизора, то большая часть политически активных людей, особенно оппозиционно настроенных, его просто не включают. Интернет, соцсети, «ВКонтакте», YouTube остаются важными каналами связи. Их читаю и смотрю.

- Ты уже упомянул, что сконцентрировался на региональной политике, погружаешься в процессы, что видно по твоему контенту. Ты изначально так задумывал?

- Есть проблема разброса федеральной и краевой повестки. Раньше я пытался идти по федеральной, но в этом направлении уже слишком много СМИ, экспертов и мнений. Попросту мое мнение на тот момент было не очень объективное, четкое, яркое. Оно аудитории было не нужно, поскольку рынок уже заполнен с избытком. В плане региона здесь больше возможностей. Сейчас мой контент иногда затрагивает федеральную повестку.

- Есть ли у твоих сверстников такой же интерес к политике края? Пока это нигде не прослеживается.

- Вовлеченность в местную политику достаточно низкая, и не только у молодежи. Всех больше волнуют федеральные процессы: что сказал президент, как действуют партии. В крае маленькая связь между молодыми людьми и региональными субъектами политики, начиная от партий и заканчивая акторами – местными политическими деятелями. Есть площадки вроде «СПИЧа», которые организуются снизу на добровольной основе. Их создают наиболее активные люди в регионе, которые по какой-то причине не уехали. В других городах – Москве и Санкт-Петербурге – даже атмосфера для такого рода низовых проектов более свободна.

- Как ты думаешь, почему так сложилось?

- Это связано с тем, что вся молодежь не очень удобна. Она у нас очень наэлектризована в политическом плане, особенно если говорить про нашу группу в университете и вузовскую молодежь в целом. А то, что может предложить краевая власть, вроде Молодежного парламента или еще каких-нибудь структур, не очень подходит сегодняшней ситуации. Там идет намеренная деполитизация: хотят просто вывести политику из жизни общества. Говорят: «Мы будем заниматься малыми делами, нас не волнуют федеральные проблемы». Это молодых людей не привлекает. Кроме этого, еще идет скрытая провластная линия, например, крымские флешмобы, в 2020 году использовалась тема поправок к Конституции. У таких площадок нет репутации по-настоящему открытой среды, которая могла бы привлечь студентов любых мастей с разными взглядами. Нет такого: «Хочешь - делай». С этим сложно.

- Ты говоришь, что молодежь сегодня политически наэлектризована. Почему так мало примеров и попыток, когда люди сами пытаются создать какие-то площадки для дискуссий?

- Над нами всеми довлеют организационные структуры: в вузе, во власти уже есть какие-то ведомства и проекты, которые спускают сверху. Они часто не имеют никакого эффекта и молодежь не привлекают. К тому же есть вопрос недостатка опыта в самоорганизации. И самое главное, власть сама не поддерживает такую самоорганизацию. Потому что молодые люди будут там вариться, оформлять свои мысли в конкретную оболочку. За конкретизацией позиции появится понимание, что нужно делать, а потом начнутся конкретные действия. А зачем это властям? Это может им мешать.

Это выражается в негативной оценке ситуации в регионе и даже бегстве – миграции. Также это может привести к разовым всплескам, как это было на шествиях в январе. Вышло очень много молодежи – это был определенного рода выплеском своего негативного отношения к происходящему. Но затем это ни во что не вылилось. Люди прошли и все, никаких конкретных последствий это не имело. Новых площадок не появилось, люди побыли немного, постояли плечом к плечу, но этот контакт не сохранили.

- Как ты думаешь, можно ли сказать, что сегодня политическая дискуссия в молодежной среде поверхностна, поскольку сконцентрирована на федеральной и общемировой повестке, в то время как без внимания проходят процессы в Барнаульской гордуме и Алтайском Заксобрании?

- Это мем – «Барнаул – Алтайский край». У нас в прошлом году очень активно следили за президентскими выборами в США, агитировали за Трампа или Байдена. Прямо настоящий 51-й штат. В США есть конкуренция, результат неизвестен, нет ощущения, что все решено. Там федеральные органы не могут спустить разнарядку по регионам, чтобы кого-то сняли с должности, или заглушить СМИ. В Москве хоть это и есть, но там общество более активно - гораздо сильнее самоорганизация. Поэтому в 2019 году на выборах в Мосгордуму у них появились собственные независимые кандидаты. Когда их не допустили, они сумели призвать людей, собрали митинг почти на 70 тысяч человек, У нас в крае все контролируется жестче. И, опять же, низкая самоорганизация. Когда в Алтайском крае выборы, у нас тишь да гладь. В этом году на выборах в основном у нас будут действовать партии и партийные структуры. Если кто-то захочет реализоваться, то придется сотрудничать с какой-либо из них. Создание собственных площадок или самовыдвижение гораздо сложнее. Поэтому, я думаю, что такого, как в Москве, мы здесь не увидим.

- Иными словами, концентрация молодежной активности на федеральной повестке вызвана чувством отчуждения от местных политических процессов?

- Просто в крае пустыня, а в Москве и США есть за чем следить. Политическое поле просто выжжено. Может быть, сейчас партии попытаются как-то взбудоражить обстановку. Поймать инфоповоды, общественные движения. Конкуренция все-таки уже идет. Но в межвыборные периоды ее нет: все акторы уже определены и понятны. Выборы - это выгодный шанс поменять обстановку и расклад ситуации, и сейчас есть возможность, что региональные выборы вызовут какой-то интерес.

- Я сам относительно недавно закончил университет – почти три года назад. Прошло немного времени, но, по моим наблюдениям, еще лет пять назад молодежь не столь активно интересовалась политикой. Я хорошо помню, как этот интерес приходил постепенно и у меня, и у моих сверстников. Сейчас кажется, что молодое поколение гораздо более политизировано, чем несколькими годами ранее. Это так? И как это можно объяснить?

- Это действительно так. Во-первых, это фоновая неблагоприятная ситуация. У нас, начиная с 2014 года, нет какого-то ощутимого экономического роста. Какое-то развитие экономики было прервано «коронакризисом». Это замечают не только москвичи, но и у нас, например, жители таких депрессивных городов как Горняк или Рубцовск. Молодежь там задается вопросами: «как так вышло?», «что с этим делать?», «как исправить?», «можно ли повлиять?». Поэтому люди начинают интересоваться политикой как формой изменения обстановки вокруг себя.

Во-вторых, это вопрос того, что сами СМИ и соцсети стали больше политизироваться и вовлекать в это аудиторию. Раньше политика не была модной среди молодежи. Было модно быть вне этого, мол, там какие-то дядьки оппозиционные, не оппозиционные что-то решают, а мы мимо этого – мы неформалы. А сейчас ситуация перевернулась: власть пытается деполитизировать молодежь, а та, как ни странно, наоборот все больше этим интересуется. В СМИ эти темы также стали чаще подниматься. Несколько лет назад было трудно представить, чтобы коррупционное расследование было самым популярным видео на российском YouTube, потому что сервис был совершенно с другой ориентацией - на развлекательный контент, а сейчас большая часть дискуссии переходит туда, там сидит молодежь.

Я бы не сказал, что, как пишут провластные СМИ, молодежь несознательная, ангажированная оппозицией, и ей достаточно показать пару роликов. Все намного сложнее, но власть, к сожалению, действует, исходя из таких формулировок.

- Твои и мои сверстники с рождения живут при одной политической системе. Люди старшего поколения застали еще перестроечные процессы, 1990-е годы. Как, по твоему мнению, сыграл этот фактор на отличиях между современной молодежью и людьми старшего поколения?

- У нас нет «синдрома девяностых». Население, которое в эти годы было уже в сознательном возрасте, видело, как политические реформы, которые, кстати, по факту завершены не были, попросту привели к формированию единоличной власти. В общественном сознании эти политические реформы и демократизация сопровождались экономическим падением, обострением всех процессов: миграция, преступность, война в Чечне. Сложилась такая картина, что перенастройка устройства общества и политической системы привела к таким малоуправляемым последствиям. На самом деле, это не очень корректная точка зрения – эти события совпали. Тем не менее, это привело к тому, что слово «демократия» извратилось до хаоса. Если есть какие-то независимые силы в парламенте, как это было в 1990-х годах, то они обязательно будут спорить, разглагольствовать, и это ни к чему не приведет. А вот какой-нибудь один лидер сам все сделает, сам все порешает, и в этом плане он будет более эффективен, чем принятие решений в результате демократичных процессов.

В принципе не было понятно, для чего нужны эти все свободы: пресса нальет чернуху, на выборах побеждают какие-то бандиты и уголовники. Из-за этого само стремление к демократии, как возможности повлиять на принятие решений, было поставлено под большое сомнение. Также по итогам 1990-х годов у многих пришло понимание, что на самом деле легче не влиять на решения самому, не брать на себя ответственность, не пытаться самоорганизовываться. Легче отдать эти полномочия властным структурам, и они все сделают. Плохо сделают или хорошо - не важно, но они будут работать. Контроль этих структур тоже по факту низкий.

А у нас – молодежи – такого нет. Мы не боимся девяностых. Они прошли мимо нас. И в принципе «новые девяностые» невозможны, поскольку произошла перестройка системы. У нас уже есть частная собственность, правовые принципы и так далее. Поэтому мы не боимся всеобщего развала и хаоса, не ставим под сомнение принципы демократии.

- То есть в нас еще теплится вера и надежда на то, что демократия в России возможна?

- Это во-первых. А во-вторых, главное, что мы не видим в этом угрозу. Мы видим возможности самим влиять на процесс принятия решений в государстве и не считаем, что это опасно. Такая непуганая молодежь в какой-то мере готова брать на себя ответственность. Может быть, ошибаться. Все ошибаются, особенно по неопытности.

- Сегодня принято делить на левых и правых, оппозиционных и провластных и т. д. Градус агрессии в противоборствующих лагерях накаляется с каждым днем, и на компромиссы они почти не идут. Как ты считаешь, почему сегодня сложилась такие отношения между людьми с разными взглядами, построенные на присвоении ярлыков?

- Действительно, политические лагери выявляются все четче, и разрозненность между ними внутри политического поля все выше. Оппозиция сегодня очень разношерстна и не может объединиться только на почве противоборства с действующей властью. При этом они могут пользоваться общими каналами связи, но в основном это разные источники получения информации. Они принципиально не идут друг с другом на диалог и компромисс, могут стоять в оппозиции друг к другу, активно конфликтовать на почве отличий во взглядах.

Провластные активисты - от представителей «Единой России» до консерваторов и традиционалистов, которые идейно поддерживают власть, - тоже имеют свои источники информации. На их основе они формируют свои убеждения, но не находят друг с другом взаимопонимания, у них нет связи и того, что могло бы объединить.

У нас есть партии, которые заинтересованы в сдерживании электората, чтобы политическая система оставалась более-менее прежней. Но есть и те силы, которые заинтересованы в том, чтобы его расширять. В связи с этим растет политизация общества и его радикализация. Раньше не было такого массового противостояния так называемых «либерах» и «ватников». Толком даже не было таких определений, а сейчас есть. Сегодня все больше населения вовлекается в эту борьбу, и в целом идет упор на дегуманизацию политики. Активно продвигается тезис, что есть враги, которые живут среди нас и исповедуют античеловеческие взгляды, мечтают сровнять нас с землей, а потом и мы мечтаем о том же. В оппозиции, например, идеи вплоть до люстраций, запрета «Единой России». Это единичные примеры, но они есть.

Такая радикализация связана в том числе и с текущей негативной обстановкой. Задается вопрос: «От кого проблемы?». Некоторые во власти говорят, допустим, что проблемы от «пятой колонны», которая «разжигает», «раскачивает лодку». Значит, с ними надо бороться, давить их. Вот позиция «давить», а не идти на какой-то компромисс. Даже просто на диалог, которого было бы достаточно для начала, чтобы понять, чего хотим мы и чего хотите вы, и как мы можем прийти к взаимовыгодному решению.

Тут можно сравнить с Холодной войной. Карибский кризис, когда ядерные ракеты были нацелены, и эта спичка могла в любой момент вспыхнуть, был решен по факту благодаря тому, что наладили связь между лидерами СССР и США. Когда у них появились варианты коммуникации и возможность поговорить и понять, какие существуют предпосылки для конфликта. После этого началась разрядка, и ракеты были выведены.

Сегодня ракеты уже расставлены и все готовы нажать на кнопку. В плане того же усиления силовиков эту кнопку в определенной мере уже нажали. Диалога нет. Эта радикализация обоюдна, идет со стороны провластных и со стороны оппозиции. Этот разрыв растет. Чем он завершится? Честно говоря, прогнозы могут быть самими депрессивными. Выборы могут в какой-то мере помочь, если власть попытается провести их как можно более честно и открыто. То есть даст легитимную возможность через голосование разрешить эти проблемы, выплеснуть энергию.

- То есть, судя по твоему сравнению, можно сказать, что сегодня идет своего рода «холодная гражданская война»?

- Она разворачивается постепенно, и уже даже обозначены стороны, к сожалению. И власть не идет на то, чтобы потушить этот огонь. Она идет на то, чтобы посильнее закрепить свои позиции. Тут тенденций на какие-то уступки нет из-за распространенности мнения, что есть те самые «враги». Это даже видно по заявлениям высших лиц. Отсутствуют попытки объективно оценить обстановку, разобраться, почему против вас выступает кто-то. Тут выходят еще такие определения и советские штампы, вроде «пятой колонны», «разжигают», «спонсируют иностранцы», поэтому давайте расширим понятие иноагентов, усложним возможность проведения протестных акций. Это не ведет к разрядке обстановки. Это попытка придавить поплотнее крышку на кипящем котле. Это наоборот дестабилизирует ситуацию.

- Сегодня если ты искренне похвалил за что-то власть, то тебя считают продажным и кремлеботом. В противоположных же кругах, напротив, если за что-то поругал государство, то тебя клеймят русофобом, агентом иностранных спецслужб и т. д. При этом смысла объяснять свою позицию в целом нет, поскольку услышат тебя немногие. Как ты считаешь, возможна ли вообще нормальная политическая дискуссия в таких реалиях, когда ни одна из сторон не готова идти на компромиссы и диалог?

- У политических групп слишком много предрассудков относительно всех остальных. Это в том числе, как я уже говорил, связано с отсутствием диалога, с помощью которого можно было бы эти предрассудки разрушить. У любой политической силы есть своя публичная позиция: «Мы против, поэтому мы пойдем и все изменим». Также обозначаются враги и оппоненты. Но, если брать эти публичные позиции, то по факту получается, что все всем враги. В ходе личной дискуссии эти штампы исчезают, потому что в них уже нет никакого смысла.

- По поводу несогласованных январских акций. Ты для себя сделал какие-то выводы после этих событий?

- Если говорить о шествиях, то их цель в публичном представлении – это освобождение Алексея Навального. Решение по его ситуации принимали судебные органы. Речь зашла о требовании политического решения, которое должны принять высшие лица – освободить своего оппонента. Это вопрос давления на власть. В связи с этим была попытка организации несанкционированных акций, на что штабы Навального пошли изначально, то есть не было даже попытки вписать это в правовые нормы. Это линия на определенную радикализацию, и в сегодняшних реалиях это нарушение закона. Как бы он не был строг, это закон, и российские власти действуют, исходя из него.

В итоге все пришло к тому, что власть не только не уступила, но и усилила свой нажим, потому что увидела попытку, так сказать, взять на слабо. Поэтому силовики усилились как на федеральном, так и на региональном уровнях. Это видно по количественным показателям: многократно выросло число задержаний, арестов и штрафов. У нас в крае такого даже не было на акциях 2011-2012 годов. Брали не только тех, кто совершал акт насилия, и такие случаи у нас были, а случайных людей, которые попались под руку. Это было видно.

Сегодня еще в Барнауле сделали так, что площади Советов и Ветеранов отдали муниципальной организации. Теперь именно с ней проведение нужно согласовывать. По факту теперь здесь почти все акции запретили, потому что этой отпиской можно отмахиваться. Это попытка властей зачистить поле полностью, то есть не дать людям возможность высказаться и сбавить этот огонь и накал противоречий, а наоборот, заглушить все. Тем самым акций не станет меньше, просто станут больше задерживать. Это тупиковый путь, который не ведет к решению проблемы.

С другой стороны, много потеряли сами представители Навального. Если ранее рассматривался сценарий их участия в выборах, то сегодня это видится совсем невозможным. До этого усиливалась репутация «Умного голосования», которая шла с прицелом на выборы в Госдуму. Сегодня оно тоже ослабилось. Если раньше сторонников Навального можно было описать как людей, которые пытаются жить в российских реалиях, но у них не получается из-за давления, и Москва 2019 года в ситуации с независимыми кандидатам это показывала, то сейчас с этим труднее. СМИ эту тему отработали на всю катушку. Говорили, что люди идут против закона, растиражировали кадры нападения на сотрудников полиции.

Из-за этого у сторонников Навального есть проблемы: штабы обескровлены, сам он в тюрьме, его приближенная команда тоже находится в подвешенном состоянии. Сегодня представить независимых кандидатов от Навального невозможно. Их под любыми предлогами не допустят. Это влияет на все выборы. Главные его сторонники могут быть выведены с выборов. В 2018 году в случае с президентскими выборами он объявил бойкот, но он не ведет к реальному изменению ситуации, а закрепляет отстранение от политического процесса. Я думаю, что в такой обстановке он будет объявлен снова. Это «партии власти» будет только на руку, потому что при повышении явки все-таки голосует больше оппозиция.

- Как ты думаешь, на несогласованные акции вышли те, кто, как писали провластные СМИ, «попались на удочку» оппозиционных пропагандистов или это в основном были те, кто хотел выразить протест против текущей ситуации?

- Стоит сказать, что на краевых шествиях сторонников Навального было очень мало. Сам штаб не играл особой роли в организации. Политические группы там не участвовали. Я бы не сказал, что вышел актив Навального, вышел просто актив. Это те люди, которые готовы участвовать в акциях, и при большей организации влиять на выборы. В основном они недовольны экономической обстановкой: пенсионеры, молодежь, средний возраст. Просто этот протест был сильно растиражирован, причем даже провластными СМИ, об этом говорили даже в школах. Получился странный эффект. Обстановка накалилась в оппозиционных СМИ вплоть до слов о том, что вот сейчас 23 января в России случится революция. Конечно, это чушь. Но многие вышли и из-за этого, потому что увидели шанс решить свои проблемы, достучаться. Пришло понимание, что другие люди тоже выйдут, и ты будешь не один. Это ощущение очень важно, оно убирает страх. Страх в российской политике очень сильный, и власть его активно использует. Но в итоге сами акции проблем не решили и только усугубили существующие.

- Ты сам активно участвовал в освещении этих акций, вел прямые трансляции, но наблюдал со стороны. Почему выбрал такое амплуа?

- Пока у нас в стране есть законные возможности выражения протеста, я хотел бы придерживаться именно их. Это конструктивно. Как мы увидели, несогласованные акции ни к чему не привели. К сожалению, сегодня власть идет на то, чтобы лишать этих законных методов, поэтому многие мои коллеги тогда вышли как участники. Если бы правовая обстановка и позиция властей была иной, то люди выходили бы на согласованные мероприятия, не попадали под дубинки и могли бы решить проблемы или просто выразить свое негодование. Сейчас нас ставят перед выбором. Или ты идешь на несанкционированные акции, нарушаешь закон, входишь в новую реальность, а это уже большая цена, или ты под влиянием существующей правовой ситуации не решаешься на это.

В этом плане многие мои знакомые меня не поддержали, когда я раскритиковал протесты за изначальный курс на столкновение с властями. Меня многие не поняли. Я исхожу из того, что хотел бы действовать легально. Если мы говорим о том, что незаконные методы становятся нормой, то в дальнейшем сформируется ситуация, в которой это станет проблемой.

- Ведешь ли ты со сверстниками разговоры о миграции, и как к этому относишься сам?

- Так или иначе, этот вопрос актуален, потому что Алтайский край депрессивный. Несмотря на то, что в этом году бюджет региона стал профицитным, сама обстановка пока еще не благоприятна. Для молодежи главное – это самореализация и стабильный доход. С последним здесь проблема, зарплаты низкие. С самореализацией тоже большой вопрос.

- Для объективности можешь назвать какие-то положительные моменты, которые произошли в Алтайском крае за последнее время?

- Вопрос сложный...

- Может, не в глобальном плане? Что-то хорошее произошло в университете?

- В универе сейчас проходит совершенно неприемлемая с точки зрения развития образования реформа: объединение наших институтов в единый гуманитарный. Для руководства вуза это экономически целесообразно, попросту будет исключена часть кадров. У нас постоянно сокращается число преподавателей, из-за этого проседает качество образования. В том числе поэтому многие едут на магистратуру в Москву и Петербург и не хотят здесь оставаться.

Из положительных примеров в крае могу привести площадь Сахарова, где со стороны общественников развернулась борьба за сквер. У них получилось, опять же, благодаря конструктивной линии, не только акциями и митингами, но и дополнительными методами привлечь внимание. Процесс по защите сквера от того же университета, который хочет построить новый корпус, пошел. Власть вышла на диалог с обществом, и в будущем это может привести к конкретным результатам. Это один из немногих примеров, когда решается важная для жителей проблема. По крайней мере начался процесс, это главное.

- А можешь назвать негативные явления в Алтайском крае?

- Это уже намного легче. Тут можно повториться и назвать низкие доходы и небольшие возможности для самореализации, в том числе политической. Партии и властные структуры не столь открыты, это больше для сторонников – ограниченного по определенным параметрам круга лиц. Поэтому вся молодежь там участвовать не может. Отсутствуют какие-либо общественные площадки. Также вопрос в эффективности городских властей, как они тратят те немногие деньги, что у них есть на реализацию какого-нибудь «Арбата» или набережной. Не очень понятно, куда вложили в итоге эти деньги.

- Ты сам планируешь уехать из края?

- Вполне возможно работать и здесь в плане политологии. Если, например, говорить про повышение уровня образования, то тут я буду больше склоняться к переезду в Москву или Петербург для получения ученой степени. Там же больше вариантов самореализоваться. Здесь это возможно, но надо приложить намного больше усилий. Можно обойтись и без миграции, но пока этот вопрос еще обдумываю.

- Уже думал, чем будешь заниматься после университета?

- Мне хотелось бы участвовать в политическом процессе. Сначала, наверное, как политтехнолог. С одной стороны, это работа теневая, но зато можно получить опыт и понимание, как работать в условиях края, узнать принципы политической борьбы. В плане доходов это тоже перспективно.

- Недавно на твоем канале выходил цикл видео, в которых принимал участие известный политолог Константин Лукин. Кто изначально вышел на контакт и как тебе с ним работается?

- На контакт со мной вышли осенью прошлого года. Это дальнейшая возможность поработать на выборах. Я очень хочу в этом году получить такой практический опыт. Это для меня очень важно и может стать основой для дальнейшего развития. Политтехнологи, как Константин Лукин, организовывают такие вакансии и могут предоставить поле для деятельности. Это перспективно.

У него, как у опытного технолога, есть контакты с партиями, в которых есть вакансии. Здесь и появляются те, кто хочет работать. Причем, к сожалению, работать хотят мало. Даже на моем курсе таких людей немного. Почему-то очень немногие участвуют и желают участвовать в избирательном процессе. Это странно.

- Можно ли сказать, что Константин Лукин в какой-то степени является твоим наставником?

- Это неизбежно. У него уже есть четкая картина, и он является живым примером политтехнолога. Можно посмотреть, как вообще работать. Появилось понимание, что необходимо мыслить и излагать объективно. К тому же я пока еще мало знаю об алтайской политике, ее акторах, о том, как они взаимодействуют. В любой профессии есть своя внутренняя кухня, а в политике сложнее, потому что есть публичная позиция и непубличная, которые очень часто отличаются. В этом плане у меня происходит знакомство с политическим полем края. При общении с Лукиным появляется осознание, что происходит очень много процессов.

- Сейчас твой путь немного напоминает судьбу другого протеже Лукина Антона Понкрашева. Тот тоже в относительно молодом возрасте для этой сферы деятельности стал создавать политический контент. После работы с Лукиным его заметили единороссы, чьи интересы он до сих пор обслуживает. Сейчас он также работает с мэрией, стал главредом обновленного сайта «Вечернего Барнаула». Как оцениваешь свои перспективы в медиасообществе и политконсалтинге, хотел бы пойти по похожему пути?

- У «партии власти» больше всего ресурсов. В принципе она является определяющей, даже в плане кадровой политики государства. Но это вопрос взглядов. Мне все-таки с единороссами сотрудничать не хотелось бы. У меня нет анархистских взглядов, мол, вся власть порочна. Нет. Если бы они шли в другом направлении, то сотрудничать можно было бы. Само по себе это не является каким-то клеймом.

- Почему ты выбрал название для своего проекта «Неполитолог», какой смысл в это вкладываешь?

- Ситуация была такая, что я изначально хотел поступить на политологию, но с первого раза не получилось. Я год побыл у религиоведов, в этом время появилась концепция канала. Поэтому я стал «Неполитологом».

- Получается, это такая самоирония?

- Примерно так. Тот, кто хотел стать политологом, но не получилось. Сейчас смысл другой – более актуальный, потому что я уже учусь по этому профилю, но еще не закончил. То есть идет процесс образования, прихода к научному, взвешенному, объективному, беспристрастному взгляду. Это очень полезный навык, на самом деле, и можно сказать, что я его еще не обрел. Если говорить с долей самокритики, то я пока не политолог.

- Когда закончишь обучение и все-таки им станешь, переименуешь канал?

- А это уже бренд, Это уже за мной устоялось, поэтому буду «Неполитологом» и дальше.