На удивление отмалчивается Навальный

19-летний Даниил Маркин около двух лет зарабатывает фотосъемкой, пробует вести YouTube-канал, делать озвучку и многое другое. Но прославился Даниил не этим. Около года он фигурант дела об экстремизме - ч. 1 ст. 282 УК РФ. У парня есть младший брат, которому 15 лет, есть мама, которая потеряла сознание, когда в квартиру родителей пришли с обыском. Родители помогают Даниилу оплачивать адвоката, но сам он считает, что эти деньги взял в долг и настроен их вернуть. После шумихи вокруг череды дел об экстремизме в СМИ, его узнают на улице и желают удачи в суде. О взрослении под следствием, Навальном и православии барнаулец рассказал корреспонденту ИА «Банкфакс».

-Даниил, уголовное дело длится уже около года, все это время ты по сути оставался с ситуацией один на один. Почему именно сейчас решил поделиться своей историей?

-Я увидел общественный резонанс, который получила история Марии Мотузной. Я подумал: «Ведь у меня аналогичная проблема, я могу ее огласить и получить поддержку, найти единомышленников». Опыт показал, что я сделал это не напрасно. Изначально мы с адвокатом решили, что доводим дело до суда без лишней огласки, во время суда тоже сидим и молчим. Но я увидел, что происходит сейчас и понял, что просто должен к этому присоединиться.

-Давай вспомним тот день, когда все это началось, когда оперативники пришли к тебе с обыском.

-Я узнал об интересе правоохранителей к себе в момент обыска. За всю жизнь у меня не было ни одного привода, ни каких-либо замечаний со стороны правоохранительных органов, но спустя полгода как мне исполнилось 18 лет, ко мне пришли люди в форме. Во время обыска мне не сказали, что я нарушил. Мне предложили показать свою компьютерную технику, потому что ее необходимо забрать в интересах следствия. Я не думал тогда о 51 статье Конституции и о том, что у меня есть право на звонок. Первым делом у меня забрали телефон. Своих прав я не знал и просто показал им, где лежит моя техника. Надо сказать, что обыск проводили весьма поверхностно, не рылись в ящиках, не разбрасывали вещи, не лезли в крупу на кухне.

Потом меня отвезли в отдел по борьбе с экстремизмом на профилактическую беседу с двумя оперативниками. Там впервые я увидел те самые изображения, из-за которых ко мне пришли с обыском. Я опешил, просто не верил тому, что происходит. Я не был испуган, не был шокирован. Просто было не по себе – не каждый день за твои картинки к тебе приходят с обыском. Я знал, что в стране есть такая практика, но не думал, что это произойдет именно со мной.

На допросе мне сказали, что я должен предельно точно отвечать, и отвечать утвердительно. Не рекомендовалось говорить, что я не помню или не знаю, как все происходило. Мне пообещали, что чем чаще я буду соглашаться со следователем, тем быстрее меня отпустят и тем вероятнее смягчение окончательного приговора. Так я в тот день подписал протокол. На этой ноте меня и отпустили.

-Какие эмоции у тебя были в тот момент?

-Рекомендации следователей были своего рода давлением. У меня не было возможности даже осмыслить происходящее. Мне все казалось странным, хотелось верить, что все это шутка, что оперативники сбросят погоны, а где-то окажется скрытая камера, но этого не произошло до сих пор.

-Твои родители в этот же день узнали о случившемся?

-У них в квартире проходил точно такой же обыск в этот же день. Моя мама потеряла сознание. Честно говоря, оперативники вели себя немного по-детски и у меня дома, и у родителей. Где-то с 5 класса школы я увлекался сборкой моделей техники Второй Мировой войны. Они обратили на это внимание, взяли с полочки пару фигурок танков, покрутили, начали комментировать. У родителей дома их привлекла старая пленочная камера. Они смотрели сквозь нее друг на друга. Но больше всего гостей заинтересовали несколько старых нерабочих принтеров. Оперативники интересовались, не устроил ли я здесь типографию, не печатаю ли листовки. Возможно, пытались, увязать это с нашумевшими тогда митингами.

-А ты действительно участвовал в митингах или другим способом проявляли свою гражданскую позицию?

-В марте и июне я посещал оппозиционные митинги у нас в Барнауле. У меня было мало времени, поэтому я пришел, сфотографировался с друзьями и ушел. Это были митинги Навального. Потом в течение года я периодически обращался к проблемам региона, делал репосты из политических пабликов. Возможно, это тоже имело какое-то значение.

-Но волонтером ты не был?

-Нет.

-Давай поговорим о тех картинках, которые привлекли внимание правоохранителей. Как ты сам относишься к ним?

-Картинки я находил в своей ленте, в сохраненных фотографиях у других людей. Эти изображения очень широко гуляют по Интернету. В некотором роде это было религиозное цитирование, обычные мемы, которые все мы любим. Самый громкий, который сейчас у всех на слуху, это мем с Джоном Сноу (персонаж серии фэнтези-романов «Песнь льда и пламени» и сериала «Игра престолов». Считалось, что Джон умер после пятого сезона сериала и книги «Танец с драконами», однако в шестом сезоне сериала было подтверждено его воскрешение Мелисандрой в книге «Ветра зимы» - прим. ред. ИА «Банкфакс»), где использовалась фраза, которую люди говорят друг другу на Пасху…о том, что он воскрес и действительно воскрес. На другом изображении была какая-то старинная икона, она была деформирована маской из фильма «Крик». Я не знал, что это икона и что это была неестественная деформация. Была картинка с изображением лиц двоих молодых ребят и «деда Гарольда» (герой серии стоковых фотографий, ставших популярными мемами, благодаря необычному выражению лица мужчины. Сквозь натянутую улыбку Гарольда пробивается глубокая скрытая боль - прим ред. ИА «Банкфакс»), которые просто сидели и смеялись. Оказалось, что это тоже была древняя картина, которая у нас называется иконой. Никаких призывов на этих фотографиях не было. Никто эти картинки и не видел в моих альбомах, кроме парочки друзей. На большей части моих фото я и мои друзья. Я думаю, что здесь работает правило большой выборки. Если вы берете большое множество элементов, то в любом случае вы найдете хотя бы 1% того, что вы ищете.

-Как изменилась твоя жизнь после допроса?

-Первые полтора или два месяца меня активно вызывали на допросы для дачи показаний по тем или иным вопросам, связанным с компьютером или другой изъятой техникой. На тот момент я уже нанял себе адвоката и знал, как нужно разговаривать со следователем, что я вполне могу отказываться от дачи показаний. Меня вызывали каждые два месяца. В течение всего года дело продлевалось, наверное, пять раз. Три раза дело уже хотели передавать в суд. То есть следователь делал свою работу, отправлял документы на утверждение прокурору, прокурор отказывался передавать дело в суд и все начиналось сначала.

-Что после этого произошло с твоими соцсетями? Ты стал осторожнее выражать свои мысли?

-Как только у меня появилась возможность зайти в свой профиль «ВКонтакте», а такая возможность появилась через полторы или две недели, я тут же закрыл все фотографии. Мало ли, что они могли там еще найти. Я удалил мемы и закрыл альбомы раз и навсегда. Естественно, я стал следить, что происходит у меня на стене – настройка комментариев, постов, приватности и т. д. До сих пор все остается именно так.

-Твое окружение тоже стало аккуратнее в соцсетях?

-Все в первую очередь начали закрывать свои сохраненные картинки. Они теперь знают, что с ними может произойти. Я всех предупредил.

-Насколько мне известно, вы сейчас объединились с Машей Мотузной, чтобы лучше разобраться в этом деле. Что удалось выяснить?

-Мы встретились, чтобы обсудить наши уголовные дела. В ходе разговора случайно обратили внимание, что в деле есть две похожие фамилии. Когда начали сверять материалы дел, то поняли, что речь идет об одних и тех же людях. То есть заявление в отношении нас с Машей написали одни и те же люди, только это произошло в разные годы. Этот факт подхватили СМИ и пользователи сетей. Девочек нашли «ВКонтакте». Наверное, им начали писать. Они просто удалили свои аккаунты, то же самое сделали их сестры.

-Вы с Машей пытались пообщаться, понять, чем они руководствовались, когда писали заявления?

-У меня даже не было такой мысли, в первую очередь потому что судом это может быть рассмотрено как давление на свидетелей. Я не хотел бы рисковать, тем более мотивация этих людей итак очевидна.

-Что происходило на судебном заседании 30 июля?

-Если я не ошибаюсь, это было уже пятое по счету заседание с начала июня. На него вызвали моих одногруппников, эксперта, который является педагогом одного из институтов и также преподает в семинарии. То есть это человек, который не чужд религиозности. С ходе заседания он сказал, что найденные у меня картинки его не оскорбляют. Если человек верующий, то вряд ли его веру может поколебать какое-то изображение.

В третий раз на суд не явился участковый, которые оклеветал меня еще до обыска. Говорят, это довольно распространенная практика, когда следователи просят своих знакомых полицейских дать нужные показания, надеясь на то, что дело плевое и пройдет в суде как по маслу. Подозреваю, что этот человек написал характеристику на меня именно так, а теперь боится подтвердить свои слова под присягой.

-Вам с ним доводилось встречаться?

-Нет. Да и сам он не помнит, где и при каких обстоятельствах в его присутствии я оскорблял православных нецензурной бранью, выкриками.

-Ты говорил, что во время обыска твоя мама потеряла сознание. Как она себя чувствует сейчас?

-Мне, конечно, хотелось бы, чтобы моя мама была спокойна, чтобы не было этих нервов. Но это материнство…

-От кого сейчас исходит основная помощь?

-Больше всего поддержки приходит от пользователей соцсетей, которые связываются со мной, оставляют комментарии. На удивление, правозащитные организации обходят стороной. За все время со мной связалась только «Открытая Россия», которая предложила 50 тысяч рублей компенсации за адвоката, но больше не выходила на связь. На удивление отмалчивается Навальный. Новость подхватили уже, наверное, все кроме него.

-Когда будет следующее заседание суда и как долго еще может продолжаться судебный процесс?

-Следующее заседание назначено на 7 августа. На него в очередной раз пригласили участкового, он последний из свидетелей в моем деле, которых приглашали в суд. Дальше мы будем добиваться переназначение экспертиз, психологической и лингвистической. Все дело держится на самой первой лингвистической экспертизе. Суть в том, что она была назначена до возбуждения уголовного дела, до обыска. А это уже незаконно. Не ясно то, почему следователь назначил по моим картинкам именно лингвистическую экспертизу. Лингвисты изучают текст и только на двух картинках, которые фигурируют в деле, он есть. Остальное — это коллажи. Они не в ходят в область изучения лингвистики. Поэтому нужно найти хороших экспертов и постараться убедить суд назначить экспертизу.

-Как следователи реагировали на дело?

-За все время у меня было два следователя. Один был очень суров и серьезно настроен, а второй говорил, что и сам готов закрыть дело. Первый воспринимал меня как настоящего террориста, который у себя дома собирает бомбы. Судя по мимике, он был обозлен. Второй следователь говорил: «Вот ловил бы я сейчас убийц, насильников и наркоманов, а приходится с тобой сидеть, Даниил». Он понимает, какой занимается фигней и на моем месте могли оказаться и его дети, но сверху ему не позволяют это сделать, потому что государство потратило слишком много средств, чтобы довести его до конца. Им не оставляют выбора.

-Каковы прогнозы адвоката? Готов ли он добиваться оправдательного приговора?

-Сейчас рано на что-либо рассчитывать или надеяться. Доля оправдательных приговоров в стране крайне мала, где-то три сотых процента или около того. Во всяком случае сейчас многое зависит от проведения экспертиз. Скорее всего, меня ждет условный срок.

-Как это повлияет на твою жизнь?

-Этот год показал, что на учебу дело не влияет, да и по работе нет проблем. От своих коллег, через которых я получаю основной поток заказов, я чувствую только поддержку и сочувствие. Все понимают, что у всех есть дети и с ними может произойти абсолютно то же самое. Я не знаю, как еще может отразиться на мне условный срок. Конечно, мне придется постоянно ходить и отмечаться, я не буду иметь возможности пользоваться своей кредитной карточкой.

-Насколько тяжело ходить под этим прессингом?

-Палитра ощущений разная. Ты чувствуешь себя прекрасно, у тебя по работе все складывается, а потом звонит следователь и говорит, что дело снова продлевается. Ты должен прийти. Доходит до того, что сидя где-то с друзьями, ты можешь просто разрыдаться. Это тяжело.

-Известно, что подсудимые по ст. 282 общаются между собой. Сколько людей сейчас на связи?

-Мне написало так много людей, что я даже не вспомню, как кого зовут, но есть среди них пара людей с такими же историями. Пока нам не известно, как много заявлений за прошедшее время написали те, кто фигурирует в нашем деле.

-Задумывался ли ты до всей этой неприятной истории о том, как выглядит свобода слова в России? Что сейчас поменялось в твоих оценках?

-Я лет с 16 постоянно слежу за политической повесткой в стране, интересуюсь новостями, смотрю политических блогеров, посты «ВКонтакте», за что я вполне и мог поплатиться. Мое видение ситуации не сильно поменялось, потому что я знал, что такое у нас происходит. Я был в определенном смысле подготовлен. Думаю, что гадать о будущем в этой стране бесполезно. Снежный ком приведет к тому, что все будет усугубляться, железный занавес, похоже опускается, гайки закручиваются. Я думаю, что моя история должна стать в истории России одним из первых звоночков.