«У новой оппозиции нет своего Цоя и песни «Перемен»

Личные взгляды политиков в России очень часто скрыты от посторонних глаз, поэтому зачастую эти люди воспринимаются как «говорящие головы». «Банкфакс» решил разрушить стену и поговорить с депутатом Барнаульской гордумы от партии «ПАРНАС» Геннадием Шейдой о его главном увлечении, о хобби на всю жизнь. В его случае это музыка, сочинительское и исполнительское мастерство, которые, как выяснилось, являются семейной традицией.

- Геннадий Петрович, видно, что вы не всю жизнь остаетесь верны своим пристрастиям, они в той или иной мере трансформируются, но остаются с вами. Расскажите, почему вы вообще решили взять в руки музыкальный инструмент?

- Я вырос в простой крестьянской семье. Нас было четверо братьев. Отец и мать работали с 6:00 до 24:00 и у них вообще не было возможности заниматься музыкой. Тем не менее отец играл на балалайке, а мама — на мандолине. Но это, как понимаешь, не самые сложные инструменты. Я думаю, музыкальные корни были заложены глубже — от моего деда по материнской линии Казимира. Мама моя — репрессированная литовка, ее отец был фермером в Литве. У него было 8 га земли, он выращивал свиней и играл на скрипке! Вот такое удивительное сочетание. Наверное, пошло это именно от деда Казимира, которого я никогда не видел — он умер в сталинских лагерях в 1942 году, продержавшись всего год в архангельских лесах на лесоповале. А мама в девять лет с бабушкой были сосланы на Алтай, в Бурлу, первый год они вообще зимовали в землянке… Дед по отцовской линии, родился на Алтае через год после столыпинского переселения из-под Чернигова. Музыкой он не увлекался.

Это о родителях, о предках. Тут надо сказать, что в нашем роду очень много братьев, как правило доминирует мужская линия. У деда Емельяна, который вернулся с войны, было восемь детей, у каждого из них — от двух до пяти детей и, как правило, сыновей. Так что клан Шейда довольно большой. И у моих родных братьев, и у двоюродных, всегда было два главных увлечения: футбол и гитара. Иногда случались футбольные матчи, когда из 11-и футболистов в команде было семеро братьев. И наши соперники смеялись: «О, приехала сборная Шейда!»

А к музыке меня приобщил старший брат Юрий, который дал мне первые уроки игры на гитаре. Он, кстати, тоже депутат, тренирует ребят-футболистов, в свои 60 не бросил увлечение. Недавно выпустил свой сольный альбом и дал первый платный концерт! Отслужив в армии и окончив спортфак Барнаульского пединститута он с двоюродным братом Виктором Кудриным организовали ВИА в сельском ДК. Я не помню уже, как он называется. Монополия на игру в этом ансамбле тоже была у нашего семейства. Получалось, что одни братья уходили в армию, а на их места «заступали» новые Шейды!

В сельском ансамбле стал играть где-то в 10-м классе. Середина 1970-х — время движения ВИА как некого советского культурно-идеологического противовеса растущей популярности английского рока. Практически в каждом селе был Дом культуры, где играл вокально-инструментальный ансамбль. Покупались и обновлялись инструменты. Это значительная часть советского агитпропа курировалась секретарями парткомов и комсоргами. Пели, естественно, официально разрешенные советские песни. «Поющие гитары», «Цветы», «Самоцветы», «Земляне», песни Юрия Антонова, Пугачевой… В общем, танцевальную и лирическую музыку. Каждую субботу выходили на сцену. Зимой в закрытом помещении, а летом — на танцевальной площадке.

Инструменты, конечно, были советские. Я играл на бас-гитаре «Урал». Мой вес тогда был около 60 кг, вес гитары — около 5 кг. В общем-то, после каждого концерта на плече был шрам, но все равно это приносило большое удовольствие. Что сказать о гитаре? Если наш автопром был «содран» с Запада, то «Урал» слямзили с востока, с Yamaha. Причем наши дизайнеры поработали неплохо, я считаю. В чем-то «Урал» даже красивее, только тяжелее. Нельзя назвать гитару совсем уж плохой, а для села это вообще шедевр. Но струны были ужасные и достать их в деревне было очень тяжело.

- А кроме ВИА в вашей деревне никаких коллективов не было?

- Ну почему же, была агитбригада, был прекрасный хор. Им руководила жена моего второго брата — Галина. Она и сейчас ведет в Казахстане очень известный и заслуженный русский народный коллектив «Росиночка». Кстати, вспоминается один забавный случай, который в том числе объясняет, почему развалился Советский Союз. Как-то к нам в ДК неожиданно привезли инструменты для духового оркестра. Вот село, 1200 жителей, никогда не было оркестра. Ни один человек не умел играть на этих инструментах. Тем не менее привезли весь комплект, новый, в футлярах, забирайте! Такая вот была планово-распределительная система: если выпущено, значит, где-то должно оказаться, надо или нет. Лежало это все год-два, а потом я заинтересовался, взял соло-трубу и попытался осваивать этот инструмент. Хорошо, что наш дом был на краю села…

Где-то примерно в 1978 году у нашего ВИА появился конкурент — приехал студенческий отряд «Нефран». Это студенты нашего Барнаульского пединститута — «немцы» и «французы», в общем, иняз. В нем играл даже бывший вице-губернатор Сергей Химочка. Они играли по средам, мы — по субботам. Ну, наш ансамбль был достаточно популярным и даже из соседних сел люди приезжали на выступления. Как-то участвовали в районном конкурсе и могли занять первое место. Но нам дали второе. Потом один из членов жюри сказал: «Дергались на сцене!» А мы просто пытались двигаться в такт музыке. В советское время это выдавалось за подражание Западу.

Вообще западную музыку я впервые услышал в начале 1980-х. Мой дядя Ионас жил и работал в Сибирском отделении наук в Академгородке и каждое лето я ездил к нему на каникулы. У него было несколько пластинок — маленьких виниловых сборников Rolling Stones, Deep Purple и других групп. Я был просто потрясен их музыкой. Помню, дядя с тетей уходили на работу, а я с утра до вечера крутил эти пластинки — до дыр.

- А что больше всего нравилось?

- Beatles тогда в СССР были запрещены, да и к тому времени они распались… Так что для меня и тогда, и сейчас на первом месте Rolling Stones. Коллектив, конечно, куда более бунтарский. Но тогда я не рассуждал в такой парадигме. Просто нравилась музыка, не походила ни на что. Тяжелым роком я не увлекался, поскольку даже и моды не было, по крайней мере, в нашей деревне…

Дальше, после школы, я поступил в Славгородское педучилище на учителя начальных классов. Не прошел по конкурсу на исторический факультет в пединститут… А учитель, помимо прочего, должен был преподавать пение и играть на музыкальном инструменте. Я сегодня с большим уважением отношусь к этому педучилищу, своему музыкальному руководителю. Здесь за два года я обучился нотной грамоте, освоил игру на аккордеоне, немного — на фортепиано. Пел в хоре, стал играть и в ансамбле. Со мной играли в основном ребята из сельских районов, с отделения немецкого языка. Барабанщик — Егор Бальцер, сейчас живет в Германии, Энрико Мауер, его брат Альберт, тоже в Германии, Франц Функ… Из пяти членов нашей команды трое — уже в Германии.

- Вы в то время все продолжали играть на басу?

- Нет, там был более опытный басист. А я играл на ритме и доверяли петь. Хотя певец из меня… Тем не менее довелось даже преподавать пение, где-то два месяца в школе. После учебы меня направили по распределению в село. Совсем уж, правда, бесперспективное. В школе было всего 12 детей. А я — и директор, и завуч, и преподаватель всех предметов, вел урок в трех классах одновременно. Кстати, тогда эти школы не оптимизировали! У меня была бронь от армии, поскольку работал в сельской школе, но я попросил отца настоять на призыве, чтобы после армии снова попытаться поступить на истфак, но теперь уже университет.

Старший брат перед армией дал совет: «Не говори, что играешь на гитаре. Если это понравится старослужащим, они тебя будут ночью поднимать и заставлять петь. Потому что им делать нечего, а тебе в 6 утра вставать и работать вместе со всеми». У меня это как-то отложилось в памяти и первые полгода я не высовывался. А призвали меня на Дальний Восток, под Уссурийск, в батальон связи командующего всего Дальневосточного округа. Это была достаточно элитная часть, много образованных ребят. Сейчас командир части живет в Сан-Франциско, общаюсь с ним по «Одноклассникам».

Как-то я зашел в клуб, там репетировал солдатский ансамбль. Выяснилось, что у них нет бас-гитариста. Тут я, конечно, не выдержал и «назвался груздем». На удивление, подошел команде. Хотя в группе, которая называлась «Диапазон», играли ребята из Ленинграда, Магадана, Таллина… Оказалось, что потенциала деревенского басиста хватило. Мы играли на армейских праздниках и за нами закрепили подшефную школу, куда мы периодически выезжали и играли там на дискотеках. Это уже 1980-1982 год. Тогда впервые начали петь иностранное. Из Магадана был ударник Сережа Алхазов, который предложил несколько песен Донны Саммер. Какая-то либерализация что ли наступала, но никто не запрещал, мы ее и в школе исполняли, и в городе Лесозаводвске.

- Получается, после армии вы поступили в университет. Были ли у вас мысли, что музыка когда-нибудь станет источником заработка?

- Нет, такого я не допускал. В то время были профессиональные ВИА, для которых писали песни только члены Союза композиторов. Даже бардовская песня в студенческие годы была из-под полы. Слушали Высоцкого, Окуджаву, но это не было принято. О профессиональной карьере речи не шло. Просто это было увлечением. Правда, у меня есть история, когда музыка дала дополнительный заработок. В университете со мной на курсе учились Владимир Рыжков, Валерий Савинков, Артем Кудинов, Константин Филатов, Сергей Примин, Сергей Ушакин, Ирина Огарь, Саша Траутвейн, очень много известных ныне выпускников ИФ... Я был старше многих лет на три-пять: два года училища, два года армии, работа в школе. Считался «дедом», которого занесло на первый курс. Было понимание, что в этом возрасте родители не должны меня содержать. И неожиданно один из преподавателей — Юрий Дьяченко — подсказал, что при комнате школьника создается кружок гитаристов, в котором нужен преподаватель. И вот на первом курсе я пошел туда, меня взяли. Все пять лет я вел этот кружок. Получал 35 рублей в месяц. Плюс стипендия в 40 рублей. Этих денег мне практически хватало. Но обратная сторона этого приработка — за все пять лет учебы у меня не было ни одного выходного дня! Ребята, ученики, конечно, были очень хорошие. С некоторыми до сих пор поддерживаю связь. Ирина Слесарева, например, руководитель известной турфирмы «Арго». Она до сих пор увлекается гитарой.

Годы учебы в университете совпали с определенным этапом развития страны. Конечно, это очень влияло на музыкальные пристрастия. Я поступил в университет сразу после смерти Брежнева. Год жили с Андроповым, потом — с Черненко. В 1983 году прошел пленум ЦК КПСС, посвященный усилению идеологической работы. Тогда и начался расцвет и закат политической песни. Создавались условия, чтобы молодые ребята могли петь идеологически верные песни. Чем-то нынешние времена даже напоминают те годы. Тогда тоже было растущее антизападничество. Огромные толпы студентов ходили на фестивали, недели интернациональной дружбы. Поддерживали коммунистов Никарагуа, требовали Пиночета «на фонарь!», солидаризовались с чилийским народом, боролись с американским империализмом. Сирия тогда была тоже нашей…

А вот у нас на истфаке почти не было ребят, которые играли бы. Тогда завершили «музыкальную карьеру», выпустились из университета участники известной студенческой вокальной группы «Ваганты». Ее участниками, кстати, были нынешние начальник департамента администрации губернатора и правительства Алтайского края по вопросам госслужбы и кадров Игорь Гниденко и начальник департамента по документационному обеспечению Владимир Поморцев. Все преподаватели с придыханием тогда говорили: «О, «Ваганты»!..» А мы их не видели никогда, получается, не на кого было равняться.

Но все же мы с другом-сокурсником, Сергеем Грязновым, сначала организовали дуэт, иногда с добавлением флейты. На ней играл Игорь Панарин, ныне — директор Алтайского филиала РАНХиГС. Негласно мы конкурировали с трио юридического факультета, среди которых был известный адвокат Олег Пронин, не менее известные Юрий Дранишников и Саша Петров. Олег, кстати, и сейчас продвигает авторскую песню на Алтае.

А интерес к танцевальной музыке реализовали в стройотряде «Скиф». Группа называлась «Мотор» — по одной из написанных нами песен. Два года работали в селе Вылково в Тюменцевском районе. Построили целую улицу, которую потом назвали Молодежной. И каждые выходные играли на танцах. Жили мы в бывшем интернате, где 10-ю годами ранее, как оказалось, жил губернатор Александр Карлин, закончивший Вылковскую школу. Естественно, мы не пересекались. Помню это старое бревенчатое здание, хочется село как-нибудь снова посетить, посмотреть на наши дома, встретиться с теми, для кого мы играли… Наверное, «Мотор» — последние воспоминания о своем музыкальном коллективе. Потом семья, работа, дети…

- Все же хочется захватить период после окончания университета и до того, как вы стали учить музыке детей. Наверняка, он очень важен для вас. Это же Перестройка, особое время в стране. На рынке новые пластинки, катушки, кассеты… Возможно, и вкусы ваши поменялись?

- Безусловно, как раз в эти годы я начал слушать группы, которые люблю до сих пор. Это «Машина времени», «Пикник», «Воскресение», ДДТ и, конечно, «Кино». Кстати, ровно 30 лет назад вышла песня «Перемен». Естественно, песни Цоя вызывали колоссальный интерес. Песня олицетворяла желание общества изменить жизнь в стране: дефицит всех достал! Есть даже история, что якобы Горбачев позвонил Громыко и сказал, что народ подпевает Цою и требует перемен. Это самая сильная вещь Цоя, которая и сегодня для меня является гимном. Исследователями музыки она включена в десятку самых знаковых русских песен 20-го века!

- Между «Воскресением» и Цоем все же большая смысловая разница. Вам ближе лиричные песни или остросоциальные тексты?

- Цой скорее физиологической энергетике соответствовал. Молодость, желание действовать… Это прельщало. Но ведь даже сам Цой признавался, что глупо его считать певцом Перестройки, что он не вкладывал в песни революционных идей. А вот вкус к «Воскресению» мне привил младший брат Александр. Я, можно сказать, полюбил эти песни в его исполнении. А потом уже попадал на концерты Никольского. Нравилась глубокая философичность этой группы и оригинальный, неподражаемый стиль.

- Получается, вам тогда было около 30 лет. По опыту знаю, что в этом возрасте музыкальные вкусы уже стабильны и не претерпевают каких-то серьезных изменений. Или 1990-е для вас что-то открыли?

- Я соглашусь. С ростом популярности в стране «Ласкового мая» у меня начал теряться интерес к новой музыке. Я все же фанат «новой волны», «new wave» и, возможно, к сожалению, в этом плане консервативен. Nautilus Pompilius, ДДТ, Земфира — это те немногие группы, которые я начал слушать в 1990-е.

- Могу сказать, что сейчас среди молодежи очень сильна ностальгия по 1980-м, именно по «новой волне». Множество современных коллективов играют синтезаторную и гитарную музыку с характерным звуком, и они очень популярны.

- Возможно. Случай был не так давно, уже в то время, когда я перестал активно заниматься музыкой. Мы продолжали общаться с ребятами из стройотряда и узнали, что спустя 15 лет после ликвидации последнего советского «Скифа» появился новый, современный. Как-то ребята пригласили нас к себе. И мы с ними пели песни у костра. Я поразился, что многие из них подпевали тем песням, что были популярны у нас. Я уже неоднократно убеждался, что молодежь действительно знает очень много песен 1980-х.

- Как вы продолжили семейную музыкальную традицию после появления детей? Специально воспитывали музыкальность?

- Какое-то время после выпуска с Сергеем Грязновым встречались и пытались что-то играть вместе на каких-то вечеринках, встречах нашей группы… И стройотрядовская дружба была крепкой. Дома всегда была гитара. Когда дети были маленькие, я заметил, что они любят слушать и даже подпевать. Старший сын мог определить уже в два года, где Майкл Джексон, а где кто-то еще. Пробовали петь дома, тренировались. В пятом-шестом классах я стал давать ему первые уроки. Но у детей в этом возрасте очень слабые пальцы. Игра вызывала боль, раздражение, и я не стал настаивать. А в восьмом-девятом классах он уже взял гитару сам. Думаю, на это повлияло то, что и я, и супруга Лариса играли на гитарах, а она еще и хорошо пела. Может, так сформировался запрос, поэтому увлекся. То же увлечение было у его друга Жени. Они создали группу в школе, и сейчас дружба продолжается. И группа даже называется SVH Brothers — «братаны».

- А что играют?

- Они сами называют это «иронический метал». Может, я глубоко копаю, но мне это кажется некой философией. У них этакое нигилистическое восприятие окружающей действительности. Ирония и сарказм очень влияют на их музыку. Они записали новый альбом недавно, метал-оперу, называется «Эльфийская ногопись 2: Лопата силы». Это пародия на известную метал-оперу.

- Вы не вмешивались в это самостоятельное развитие?

- Нет, мы просто поддерживали его финансово, если что-то нужно было. Гитара, колонка, усилитель… Да и то на первом этапе. Правда, когда они репетировали — а под нами жила председатель домкома — соседи возмущались. Она говорила, что после 23:00 нежелательно подключать бас-гитару. Сын уверял, что ничего страшного, ведь у него комната угловая и две стены выходили на улицу. Но все равно доставало. Поэтому когда мы задумались о строительстве собственного дома в Бельмесево, я уже не сомневался, что в нем должно быть специальное помещение под музыкальную комнату. Возможно, во многом эта комната в полуподвале продлила на несколько лет желание сына со своей семьей жить с нами в одном доме, собирать друзей, репетировать… Они долго изучали звукоизоляцию, как сделать так, чтобы нам не мешать. Но, несмотря на слой в 10 см, нам все слышно. Но не раздражает. Хотя иногда репетиции допоздна. Младший сын Иван тянулся за старшим братом, мы тоже пробовали с ним играть. Однако у него музыка не стала главным увлечением. В школе сочинял электронную музыку, нам многое нравилось. А потом он увлекся лыжами, хотя на бас-гитаре тоже может сыграть.

- Получается, дети никогда не стеснялись того, что они слушают, что они сами играют? Вы не пытались им что-то настойчиво посоветовать?

- Нет, никогда не запрещал. Мы доверяли им и их вкусу. Правда, на просьбы дать послушать диск или концерт, они не торопятся. Подозреваю, что там возможно есть проблемы с ненормативной лексикой (смеется). У них теперь семьи. Все реже они встречаются и все больше отдают предпочтение современной технике записи. Когда партии записываются по отдельности, дублями. Для этого дома оборудована записывающая студия.

- Вы сами ее собирали?

- Нет, это все сын. Как-то он мне даже сказал: «Папа, не лезь, мы сами все сделаем». Я этому даже рад был, потому что дома работы всегда много.

- А сами электрические инструменты как часто берете в руки?

- После 50 лет в семье появилась традиция. Все мы люди музыкальные и несколько лет назад сыграли несколько песен на свадьбах своих детей. Теперь на каждом празднике музыкальные номера — обязательная часть программы. Можем даже собраться почти тем же самым первым составом, который играл в начале 1980-х. Благо, есть инструменты. Поскольку дом частный, второй день свадеб проводим на улице, сооружая навес, устанавливаем аппаратуру… Организуем полноценный семейно-родственный концерт.

Жизнь — суетная штука. Интересы у всех разные. Был такой период, когда братья и сестры разъехались, у каждого свои дела. А музыка нас и наших детей вновь объединила. Подготовка к праздникам — это же репетиции, постоянное общение.

- Вам когда-нибудь приходилось выступать перед кем-то из политиков? Или, может, они когда-то играли для вас?

- Специально — нет. Но, например, один из известных чиновников, который ныне является голосом краевого правительства, зная мои увлечения, на мое 45-летие подготовил музыкальный подарок. С супругой они исполнили песню: «Атланты держат небо на каменных плечах». Это, наверное, единственный похожий момент. Музыка — именно семейное увлечение.

- А как в вашей семье относятся к караоке?

- У нас такое не принято. Мы сами себе караоке.

- Согласны с тем, что политик и шоумен играют в чем-то схожие роли? Они же вынуждены выражать свои мысли перед широкой аудиторией, причем не всегда прямым языком.

- Много есть занятных историй. Например, победа шоумена Евдокимова на выборах губернатора… Да, есть вещи, которые объединяют эти профессии. Но очень мало примеров тому, когда хороший шоумен становился политиком всерьез и надолго. Исключение — Рональд Рейган, который начинал комментатором и даже едва не выиграл «Оскар». Но все равно, чтобы стать политиком, он окунулся в профсоюзную деятельность и узнал чаяния людей. Есть шоумен-политик Владимир Жириновский. Да и на Западе к избирательным компаниям частенько привлекают шоуменов. У нас в Госдуме Иосиф Кобзон заседает. К сожалению, зачастую это становится всего лишь инструментом.

- Вы упомянули Владимира Жириновского, достаточно темпераментного человека. А как в вас сочетается сдержанный темперамент с тем, что приходилось стоять на сцене, как минимум пританцовывать?

- Возможно, сдержанный темперамент связан с моими и мамиными прибалтийскими корнями. И, кстати, если на музыкальной сцене я чувствовал себя комфортно, то мои попытки играть в КВН закончились неудачей. Я быстро понял, что это не мое. Не могу скакать и кривляться на сцене. Да и, честно говоря, в те годы, когда я играл на бас-гитаре, яркий темперамент на сцене не приветствовался.

- У вас были музыкальные увлечения, за которые сейчас стыдно?

- Ну… Стыдно разве что за то, что играя на трубе в вечернее время я раздражал соседей. А еще за то, что в сравнительно позднем возрасте понял магизм и силу песен Высоцкого. Во времена увлечения эстрадной танцевальной музыкой казалось, что слушать его невозможно. Потребовалось достичь солидного возраста, чтобы понять силу его слов. Да и музыки.

- Свою первую гитару помните?

- Не самую первую, но, наверное, самую дорогую сердцу. В 1980-е годы было очень сложно купить инструмент, так что первую хорошую гитару я приобрел в 1990-м году, в Болгарии. До этого была какая-то «ленинградка», которая по советским меркам считалась хорошей, но на деле качество оставляло желать лучшего. Уже работая в университете, я заключил договор в Болгарии на формирование отряда на уборку фруктов. Сказалось студотрядовское прошлое, конечно. 40 человек тогда вывез под Пловдив. Была эпоха дефицита, в СССР — очень страшная. В Болгарии было чуть лучше. Но меня поразили километровые очереди за бензином, за хлебом. А вот с одеждой и рядом других товаров было получше. И агроном этого села меня как-то спросила, что я хочу купить в Болгарии. Я сказал: гитару. Через какое-то время она меня познакомила с человеком, который по ее словам, мог в этом помочь. Приехали на фабрику «Кремона». Болгары — наши братья и знали, что значит купить по блату. И вот этот мужчина вынес акустическую гитару прямо из цеха. «Кремона» считалась чешской, но производилась и в Болгарии. А внутри барабана вообще было написано, что она сделана в ГДР. Я за нее заплатил 80 левов, который тогда приравнивался к доллару. Она очень долго мне служила верой и правдой. Но потом сломалась. Это печальная судьба многих моих инструментов. Дал поиграть, вернули со сломанным грифом.

- Сейчас за какими-то исполнителями следите? Что из нового вас впечатлило в музыке?

- Наверное, возрождение Земфиры. Но я по-прежнему приверженец тех групп, которые любил в 1980-е. На современные концерты не хожу, за музыкой не слежу. Меня Rolling Stones продолжают удивлять. Кажется, что они вечные.

- Как относитесь к выбору исполнительницы от России для Евровидения? И к отказу Украины пустить ее в страну?

- Крайне негативно. Это ответ на оба вопроса. Тема крайне щекотливая, потому что Юлия Самойлова — человек с ограниченными возможностями. Кажется, что люди, которые это предложили, готовили специальную провокацию. Хочется надеяться, что она не станет жертвой. Реакция украинских политиков просто раздражает. Евровидение для нас — новый конкурс. И не только сейчас, но и раньше решение по участнику принимают организаторы от России, а не зрители. Вспомните Филиппа Киркорова, который подтолкнул Аллу Пугачеву к участию. Я считаю, что тогда Киркоров ее подставил, когда она заняла 12-е место. Когда он сам попытался реабилитироваться, то занял 22-е, насколько я помню. Это же третьеразрядный музыкальный конкурс, крайне слабый. Даже если спросить фанатов Димы Билана, какая песня стала победителем, уверен, что они и трех аккордов не напоют.

В нынешней ситуации с Юлией Самойловой созданы поводы для дискуссий на «Первом канале» о «подлых украинцах, которые не пускают певца-инвалида». Поскольку с темами сложно стало, подбросили то, на чем можно спекулировать. Это часть большой политической игры.

- А вообще российская музыка сейчас в каком состоянии, на ваш взгляд?

- В годы моей молодости Барнаул был потрясающим городом, инициатором известных рок-фестивалей. Вспомнить только «Рок-Азию», «Рок-перефирию». Мы были центром притяжения многих групп, которые стали известны на уровне России. И что любопытно, барнаульский рок-клуб входил в молодежный центр, который курировал Борис Трофимов, еще недавно лидер «Единой России» в Алтайском крае. Я помню что его команда очень активно поддерживала эти проекты и что он многое сделал для рок-музыкантов вместе с Евгением Колбашевым и Владимиром Мордвиновым.

Несколько раздражает позиция Минкульта по отношению к музыке вообще. Как Салтыков-Щедрин говорил: в России за год может измениться все, а за 100 лет — ничего. Если смотреть наш телевизор, то понятно, что за 30-40 лет ничего не изменилось. Доминирующая поп-музыка и те же лица на основных каналах. Это отталкивает. Хотя, быть может, я просто как часть поколения отцов считаю, что музыка переживает кризис. Быть может, музыка переходит в иное качество? Какое качество — вопрос. Но наше поколение его уже не понимает.

- Какую песню вы можете назвать песней на все времена?

- По-прежнему любимая песня, символ политической деятельности и музыкального вкуса — «Перемен» Цоя. Кстати, я понаблюдал за последними акциями Алексея Навального, и появление на них новой молодежи. Подумалось об их пристрастиях. Думаю, что с политическими перспективами у этих ребят все плохо, потому что у них нет такой песни.